здесь есть только сны
суббота, 26 мая 2018
in articulo mortis
Каникулы в маленьком японском городе закончились. Мы весь вечер паковали вещи в нашем ветхом гостевом домике. Я чуть не забыла поснимать живых кошек, подвешенных к потолку за ошейники, — они здорово украшали комнату, но теперь пора было их отпустить.
пятница, 26 января 2018
in articulo mortis
Сильнейшее дежавю: возвращение в знакомое место годы спустя.
Проспект перекрыли, и мне пришлось свернуть на параллельную улицу. Она была очень широкая и солнечная, совершенно безлюдная. В какой-то момент я заметила, что по обеим сторонам всё больше нежилых многоэтажек — то ли недостроенных, то ли полуразрушенных — и ощутила тревогу. Тротуар завёл меня в тупик, дальше можно было только пройти по узкой кривой тропинке и перелезть через гнутый железный забор. И тут я вспомнила это место. С гнетущим чувством узнавания и чем-то похожим на отвращение я перелезла через забор и дошла до высокой металлической конструкции, через которую нужно было пройти, чтобы попасть на территорию комплекса. Конструкция состояла из металлических стоек, цепей, противовесов и каких-то ещё элементов — я не стала приглядываться, потому что слишком хорошо помнила, как не раз перебиралась через неё много лет назад. Она была построена так, что идущему приходилось балансировать на высоте, продумывать каждый свой шаг и напрягать все силы, чтобы дотянуться до следующей опоры. Раньше я делала это с лёгкостью, но теперь осознала, насколько она опасна и как легко я могла погибнуть.
На территории комплекса уже была группа. Случайные люди, которых вызвали сюда случайным образом, по номерам, выданным автоматом. Я увидела в списке и свой номер: меня ждали. Оставалось дождаться ребёнка, чтобы начать прохождение. Дети уже толпились за воротами и радостно кричали и дрались за право пройти: люди навсегда пропадали в этом месте, но для маленьких оборвышей это было настоящим приключением. Наконец ворота распахнулись и десятилетний мальчишка вбежал на территорию. Теперь можно было идти.
Среди участников оказалась Марина. Она была в защитном костюме и с хорошим снаряжением. Может быть, она сможет дойти до конца. Про себя я не была так уверена. Поскольку уже темнело, люди развели костёр и молча столпились возле него, а мы с Мариной отошли в сторону, чтобы поговорить. «Я много раз это делала, — сказала я. — Перелезала через забор и тайком присоединялась к группе, проходила все испытания по их следам. Но это было очень давно. Теперь я вряд ли смогу это сделать. Это больше не игра, всё всерьёз. Я почти наверняка умру здесь». Марина ничего не ответила и обняла меня. Какое-то время мы стояли в обнимку и слушали музыку в моих наушниках.
Первое испытание началось ночью. Мы шли по широкому низкому тоннелю, круто поднимающемуся вверх, и я пыталась заново понять это место, казавшееся таким нормальным в детстве. В белом гравии, устилающем пол, попадались обломки костей, куски челюстей, какие-то липкие сгустки. Сколько людей было перемолото здесь — и всё низачем. Их останки просто гнили здесь, вмешанные в стены и дорожки. Комплексом не управляют ни люди, ни компьютеры, в нём нет ничего разумного и логичного. Ни целей, ни порядка, ни эмоций, сколь угодно странных и чуждых. Просто мёртвая механика. Пыльные комнаты, вытертый бархат портьер, ржавые лезвия с засохшей кровью и налипшими волосами, маски клоунов на стенах (кто знает, почему всё это было оформлено в виде огромного цирка), облезлые игрушки, облупившаяся краска. Это место мёртвое, оно никогда не было живым; оно полно злых вещей, но эта злоба не разумная и не живая, это даже не чувство, просто… суть. Огромная овощерезка, кромсающая всё, что в неё попадает, — и ей будет что кромсать, пока автоматы продолжают выдавать случайные номера, бессмысленно выбирая людей, низачем и нипочему.
Изначально я рассчитывала, что за мальчиком кто-нибудь присмотрит, и строила планы исключительно для себя и Марины: сколько я видела групп, о детях всегда заботились. Но сейчас каждый был сам за себя. Похоже, что с ребёнком придётся возиться мне. Наверное, и в других группах детей защищали не потому, что люди вообще такие добрые, а просто потому что всегда найдётся кто-то один, достаточно совестливый, чтобы взять на себя эту обузу.
На выходе из тоннеля мы с Мариной задержались, и группа ушла вперёд. Я не помнила свой номер. Что если меня вызовут следующей? Надо торопиться. Марина крикнула, что видит их отражение. И правда, в большой витрине отражалась наша группа, я даже разглядела номера. Я бросилась бежать, но скоро поняла, что бегу не туда, и заметалась по маленьким улочкам с кукольными домиками. Фонари горели, но людей видно не было, всё это даже не притворялось жилым. Просто бутафория. Надо нагнать группу до начала нового испытания, найти ребёнка, пока он ещё жив, чтобы, может быть, дать ему шанс стать тем единственным счастливчиком, который сможет дойти до конца и выбраться отсюда.
Проспект перекрыли, и мне пришлось свернуть на параллельную улицу. Она была очень широкая и солнечная, совершенно безлюдная. В какой-то момент я заметила, что по обеим сторонам всё больше нежилых многоэтажек — то ли недостроенных, то ли полуразрушенных — и ощутила тревогу. Тротуар завёл меня в тупик, дальше можно было только пройти по узкой кривой тропинке и перелезть через гнутый железный забор. И тут я вспомнила это место. С гнетущим чувством узнавания и чем-то похожим на отвращение я перелезла через забор и дошла до высокой металлической конструкции, через которую нужно было пройти, чтобы попасть на территорию комплекса. Конструкция состояла из металлических стоек, цепей, противовесов и каких-то ещё элементов — я не стала приглядываться, потому что слишком хорошо помнила, как не раз перебиралась через неё много лет назад. Она была построена так, что идущему приходилось балансировать на высоте, продумывать каждый свой шаг и напрягать все силы, чтобы дотянуться до следующей опоры. Раньше я делала это с лёгкостью, но теперь осознала, насколько она опасна и как легко я могла погибнуть.
На территории комплекса уже была группа. Случайные люди, которых вызвали сюда случайным образом, по номерам, выданным автоматом. Я увидела в списке и свой номер: меня ждали. Оставалось дождаться ребёнка, чтобы начать прохождение. Дети уже толпились за воротами и радостно кричали и дрались за право пройти: люди навсегда пропадали в этом месте, но для маленьких оборвышей это было настоящим приключением. Наконец ворота распахнулись и десятилетний мальчишка вбежал на территорию. Теперь можно было идти.
Среди участников оказалась Марина. Она была в защитном костюме и с хорошим снаряжением. Может быть, она сможет дойти до конца. Про себя я не была так уверена. Поскольку уже темнело, люди развели костёр и молча столпились возле него, а мы с Мариной отошли в сторону, чтобы поговорить. «Я много раз это делала, — сказала я. — Перелезала через забор и тайком присоединялась к группе, проходила все испытания по их следам. Но это было очень давно. Теперь я вряд ли смогу это сделать. Это больше не игра, всё всерьёз. Я почти наверняка умру здесь». Марина ничего не ответила и обняла меня. Какое-то время мы стояли в обнимку и слушали музыку в моих наушниках.
Первое испытание началось ночью. Мы шли по широкому низкому тоннелю, круто поднимающемуся вверх, и я пыталась заново понять это место, казавшееся таким нормальным в детстве. В белом гравии, устилающем пол, попадались обломки костей, куски челюстей, какие-то липкие сгустки. Сколько людей было перемолото здесь — и всё низачем. Их останки просто гнили здесь, вмешанные в стены и дорожки. Комплексом не управляют ни люди, ни компьютеры, в нём нет ничего разумного и логичного. Ни целей, ни порядка, ни эмоций, сколь угодно странных и чуждых. Просто мёртвая механика. Пыльные комнаты, вытертый бархат портьер, ржавые лезвия с засохшей кровью и налипшими волосами, маски клоунов на стенах (кто знает, почему всё это было оформлено в виде огромного цирка), облезлые игрушки, облупившаяся краска. Это место мёртвое, оно никогда не было живым; оно полно злых вещей, но эта злоба не разумная и не живая, это даже не чувство, просто… суть. Огромная овощерезка, кромсающая всё, что в неё попадает, — и ей будет что кромсать, пока автоматы продолжают выдавать случайные номера, бессмысленно выбирая людей, низачем и нипочему.
Изначально я рассчитывала, что за мальчиком кто-нибудь присмотрит, и строила планы исключительно для себя и Марины: сколько я видела групп, о детях всегда заботились. Но сейчас каждый был сам за себя. Похоже, что с ребёнком придётся возиться мне. Наверное, и в других группах детей защищали не потому, что люди вообще такие добрые, а просто потому что всегда найдётся кто-то один, достаточно совестливый, чтобы взять на себя эту обузу.
На выходе из тоннеля мы с Мариной задержались, и группа ушла вперёд. Я не помнила свой номер. Что если меня вызовут следующей? Надо торопиться. Марина крикнула, что видит их отражение. И правда, в большой витрине отражалась наша группа, я даже разглядела номера. Я бросилась бежать, но скоро поняла, что бегу не туда, и заметалась по маленьким улочкам с кукольными домиками. Фонари горели, но людей видно не было, всё это даже не притворялось жилым. Просто бутафория. Надо нагнать группу до начала нового испытания, найти ребёнка, пока он ещё жив, чтобы, может быть, дать ему шанс стать тем единственным счастливчиком, который сможет дойти до конца и выбраться отсюда.
понедельник, 20 ноября 2017
in articulo mortis
Я умирал. В этом не было ничего грустного или обидного — у меня уже не осталось сил на любые чувства, кроме усталости.
Моя сестра отравила нас всех. Что ж, так вышло. Наши кровати стояли рядом в прохладной полутёмной комнате, но я не испытывал к ней ничего, похожего на злость. Мы молча мёрзли под толстыми одеялами, а ломота в костях и спутанность мыслей всё усиливались: яд действовал верно.
«Ты выживешь?» — спросил я, собравшись с силами. Мне хотелось верить, что она рассчитала свою дозу или как-то ослабила её силу — тогда нашей матушке придётся похоронить на одного ребёнка меньше. Это было бы славно. Но сестра только прошептала: «Не знаю».
В какой-то момент — я утратил счёт времени — из столицы приехал наш дядя, совершенно седой нервный человек. Он ходил по пропитанному умиранием дому с выражением мучительной неловкости на лице. Я каким-то образом сумел встать и поприветствовать его, и даже выпил стакан воды. В голове у меня немного прояснилось. Оказывается, я болен не два дня, как мне смутно казалось, а уже две недели. Хорошо, что приехал дядя. Он здесь не ради нашего спасения, а просто потому, что кто-то должен помочь матушке со всеми этими… трупами, которыми мы скоро станем. Слишком много похорон для неё одной.
Моя сестра отравила нас всех. Что ж, так вышло. Наши кровати стояли рядом в прохладной полутёмной комнате, но я не испытывал к ней ничего, похожего на злость. Мы молча мёрзли под толстыми одеялами, а ломота в костях и спутанность мыслей всё усиливались: яд действовал верно.
«Ты выживешь?» — спросил я, собравшись с силами. Мне хотелось верить, что она рассчитала свою дозу или как-то ослабила её силу — тогда нашей матушке придётся похоронить на одного ребёнка меньше. Это было бы славно. Но сестра только прошептала: «Не знаю».
В какой-то момент — я утратил счёт времени — из столицы приехал наш дядя, совершенно седой нервный человек. Он ходил по пропитанному умиранием дому с выражением мучительной неловкости на лице. Я каким-то образом сумел встать и поприветствовать его, и даже выпил стакан воды. В голове у меня немного прояснилось. Оказывается, я болен не два дня, как мне смутно казалось, а уже две недели. Хорошо, что приехал дядя. Он здесь не ради нашего спасения, а просто потому, что кто-то должен помочь матушке со всеми этими… трупами, которыми мы скоро станем. Слишком много похорон для неё одной.
четверг, 09 февраля 2017
in articulo mortis
Снилось, что я обидела большого пса неосторожным правдивым словом о его хозяевах. Он лежал, уткнув скорбную морду в лапы, и из его глаз катились крупные слёзы, а я гладила его по спине и тихонько объясняла, что люди противоречивее собак, что они сложные и порой ведут себя, как мудаки, но не всегда со зла.
суббота, 21 мая 2016
23:34
Доступ к записи ограничен
in articulo mortis
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
среда, 18 мая 2016
19:42
Доступ к записи ограничен
in articulo mortis
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
in articulo mortis
Сив плакала, поднося к губам Гьяллархорн. Всё не так, всё с самого начала было не так, с ухода Тора в один из нижних миров. Они думали, что готовы к неизбежному, что смирились и примут смерть сущего с достоинством, но теперь Хеймдалль пал, мёртвое воинство уже в пути, а Тора нет, и всё пошло кувырком.
Беззвучная песня рога была невыносимо печальной. Сив молча молила Тора вернуться — слёзы душили её. Не она должна была возвестить о сумерках богов, но больше некому.
«Брат мой, мы так ошибались. То, что мы считали первыми каплями дождя, оказалось предвестием исполинской волны. Это будет потоп, и он сметёт всех нас».
Беззвучная песня рога была невыносимо печальной. Сив молча молила Тора вернуться — слёзы душили её. Не она должна была возвестить о сумерках богов, но больше некому.
«Брат мой, мы так ошибались. То, что мы считали первыми каплями дождя, оказалось предвестием исполинской волны. Это будет потоп, и он сметёт всех нас».
вторник, 03 мая 2016
in articulo mortis
Сирена уже отзвучала. До сумерек было ещё далеко, но в последнее время зомби переставали бояться дневного света. Случаи сумеречной охоты перевалили за полдюжины. Лучше не рисковать.
Я медленно брела к ограде из колючей проволоки, неохотно прощаясь с тёплым майским вечером. В какой-то момент меня догнал ещё один опаздывающий в укрытие. Я не сразу поняла, что это был мертвец. Он был совсем молоденький, с наивно-удивлённым выражением на гниющем лице. Мне не было страшно. Я уже давно не ребёнок, мне двенадцать лет, и я перевидала гнилого народца больше, чем иной взрослый, пока добиралась до этого, самого дальнего людского поселения запада. Я остановилась и сурово взглянула на юнца. Он не пытался напасть, только неуклюже махнул рукой, будто пытаясь поднять её. Потом я поняла, что он указывает под ноги.
Там, в прогалине, уже показалась из-под снега влажная земля. Под лучами заходящего нежного солнца поднимался пар. И из земли к этим лучам тянулись набухшие бутоны подснежников. Ещё день — и они раскроются. Я долго смотрела на первые в этом году цветы, и что-то переворачивалось у меня в душе.
— Красиво, — сказала я наконец, и голос у меня был куда мягче, чем я рассчитывала.
— Ауы-ы-ы-ы, — грустно ответил зомби. Он стоял совсем рядом, не отрывая взгляда от цветов, и казался счастливым.
Я медленно брела к ограде из колючей проволоки, неохотно прощаясь с тёплым майским вечером. В какой-то момент меня догнал ещё один опаздывающий в укрытие. Я не сразу поняла, что это был мертвец. Он был совсем молоденький, с наивно-удивлённым выражением на гниющем лице. Мне не было страшно. Я уже давно не ребёнок, мне двенадцать лет, и я перевидала гнилого народца больше, чем иной взрослый, пока добиралась до этого, самого дальнего людского поселения запада. Я остановилась и сурово взглянула на юнца. Он не пытался напасть, только неуклюже махнул рукой, будто пытаясь поднять её. Потом я поняла, что он указывает под ноги.
Там, в прогалине, уже показалась из-под снега влажная земля. Под лучами заходящего нежного солнца поднимался пар. И из земли к этим лучам тянулись набухшие бутоны подснежников. Ещё день — и они раскроются. Я долго смотрела на первые в этом году цветы, и что-то переворачивалось у меня в душе.
— Красиво, — сказала я наконец, и голос у меня был куда мягче, чем я рассчитывала.
— Ауы-ы-ы-ы, — грустно ответил зомби. Он стоял совсем рядом, не отрывая взгляда от цветов, и казался счастливым.
in articulo mortis
Матерь Человечества была огромна. Её стеллажи уходили высоко в потолок, у меня просто болела шея, так я вертел головой во все стороны, пытаясь объять необъятное. Профессор меня торопил. Мы зашли во время перерыва, когда никого из сотрудников рядом не было. «Хватай пробирки и побежали», — сказал он. Его раздражало, что я так копаюсь, а я балансировал на шаткой табуреточке и пытался впихнуть обратно контейнер, из которого только что похитил два инъективанта. Я вообще правильной стороной его ставлю? Вдруг что-нибудь испортится? В конце концов, я намеревался чуть-чуть обчистить самый большой в мире банк ДНК, а не вывести его из строя к чертям.
Настроение профессора становилось всё более игривым, и мне тоже уже казалось ужасно смешным, что мы, заслуженные генетики, прячемся здесь от любой случайной уборщицы и совершаем государственное преступление, хихикая, как школьники.
Но это правда было очень забавно.
Настроение профессора становилось всё более игривым, и мне тоже уже казалось ужасно смешным, что мы, заслуженные генетики, прячемся здесь от любой случайной уборщицы и совершаем государственное преступление, хихикая, как школьники.
Но это правда было очень забавно.
вторник, 26 апреля 2016
in articulo mortis
Конечно же, мы заметили, что что-то не так с животными, но никто не понимал настоящего масштаба трагедии — ни в самом начале, ни в самом конце, когда они пришли рвать наши глотки. Вирус мутировал слишком медленно, чтобы кто-то смог взглянуть на картину целиком и предвидеть закономерный, теперь такой понятный итог.
Приступы агрессии и кровожадности учащались даже среди самых смирных травоядных. Наш научно-исследовательский институт держал сотни экземпляров разных видов в прозрачных вольерах, в каждый беспрерывно подавались маленькие порции свежего мяса, чтобы предотвратить безумие.
Сбой случился в загоне с двумя свиньями. Минутная задержка конвейера привела к тому, что они набросились друг на друга и начали рвать противника на куски. Волна мгновенно захлестнула институт, и ничем не сдерживаемая плотоядная ярость быстро вылилась за его стены. Человеческие жертвы появились почти сразу. К вечеру первого дня на улицах появились первые зомби.
Это было сумбурное, очень безысходное время. Больницы не справлялись с потоком пострадавших, власти настаивали на формировании добровольческих дружин и санитарных отрядов. Наш НИИ некоторое время держался, но никого уже не интересовали бесплодные научные изыскания. Неделю спустя глава собрал нас и объявил о расформировании учреждения. Мы бы всё равно не успели найти вакцину.
Поздним вечером того же дня, когда я вернулась домой после изнурительной смены в госпитале, начались бомбёжки. Карантин не продержался. Ха. Кто бы мог подумать. Может, выжечь к чертям очаг эпидемии было бы разумно — но глупо, безнадёжно поздно.
Я сидела в пустой тёмной квартире, в четырёх содрогающихся от взрывов стенах, и слушала далёкий усталый голос, который говорил: «…пусть во время воздушного налёта у вас в доме горят свечи. Присмотритесь к ним. Пока они горят и колеблются, вы можете быть спокойны, бомбы обходят вас стороной. Когда же пламя свечи пригаснет и замрёт неестественно ровно — вы уже ничего не можете сделать, две секунды — всё отпущенное вам время. Ну, а если в вашем доме горят лампы — что ж. Им, видимо, всё равно…».
Приступы агрессии и кровожадности учащались даже среди самых смирных травоядных. Наш научно-исследовательский институт держал сотни экземпляров разных видов в прозрачных вольерах, в каждый беспрерывно подавались маленькие порции свежего мяса, чтобы предотвратить безумие.
Сбой случился в загоне с двумя свиньями. Минутная задержка конвейера привела к тому, что они набросились друг на друга и начали рвать противника на куски. Волна мгновенно захлестнула институт, и ничем не сдерживаемая плотоядная ярость быстро вылилась за его стены. Человеческие жертвы появились почти сразу. К вечеру первого дня на улицах появились первые зомби.
Это было сумбурное, очень безысходное время. Больницы не справлялись с потоком пострадавших, власти настаивали на формировании добровольческих дружин и санитарных отрядов. Наш НИИ некоторое время держался, но никого уже не интересовали бесплодные научные изыскания. Неделю спустя глава собрал нас и объявил о расформировании учреждения. Мы бы всё равно не успели найти вакцину.
Поздним вечером того же дня, когда я вернулась домой после изнурительной смены в госпитале, начались бомбёжки. Карантин не продержался. Ха. Кто бы мог подумать. Может, выжечь к чертям очаг эпидемии было бы разумно — но глупо, безнадёжно поздно.
Я сидела в пустой тёмной квартире, в четырёх содрогающихся от взрывов стенах, и слушала далёкий усталый голос, который говорил: «…пусть во время воздушного налёта у вас в доме горят свечи. Присмотритесь к ним. Пока они горят и колеблются, вы можете быть спокойны, бомбы обходят вас стороной. Когда же пламя свечи пригаснет и замрёт неестественно ровно — вы уже ничего не можете сделать, две секунды — всё отпущенное вам время. Ну, а если в вашем доме горят лампы — что ж. Им, видимо, всё равно…».
среда, 09 марта 2016
08:44
Доступ к записи ограничен
in articulo mortis
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
in articulo mortis
Сэйлор Мун отважно боролась с неизвестной угрозой из космоса, а я всё ждала момента, когда она призовёт остальных воинов. Я знала наперёд: это произойдёт. Четыре внутренних воина будут поддерживать барьер, а потом ей потребуются все их силы, и она просто абсорбирует их. Поступок абсолютного зла. После этого мне останется только убить её: никакой свет не может сочетаться с подобным ядом.
in articulo mortis
Учёные спрогнозировали вхождение Земли в метеоритный пояс ещё несколько лет назад, и тогда же была запущена программа эвакуации. Теперь время почти истекло: пора уходить. Всё население подземных городов, блок за блоком, организованно снималось с места и загружалось в готовые к старту ракеты. Я заканчивал последнюю плановую лекцию по физике для своих студентов. Сигнал — и мои слушатели подхватили сумки и двинулись к аварийным выходам. Я сложил книги в ящик стола, задвинул стул. Мельком глянул на экран на стене, транслировавший изображение с поверхностных камер (мы так и не преодолели тоску по окнам). Закрыл дверь, и — вот чёрт! — ключ заело. Долбаное будущее с долбаными заедающими замками. Провозиться пришлось долго, но я всё равно заглянул напоследок домой. Не мог смириться с мыслью, что скоро Земля, наша Земля с запахом свежеиспечённого хлеба, с кислотными дождями, с просторными аудиториями и ярким солнцем, вырывающимся порой из туч, будет оставлена человечеством навсегда. После метеоритной бомбардировки всё живое погибнет с 97%-й вероятностью.
Я медлил, медлил, медлил в дверях, пока не ощутил всем телом мощный гул запущенных двигателей. Я опоздал на свою ракету. Это было чертовски большим облегчением.
Я медлил, медлил, медлил в дверях, пока не ощутил всем телом мощный гул запущенных двигателей. Я опоздал на свою ракету. Это было чертовски большим облегчением.
вторник, 01 марта 2016
in articulo mortis
Наступали сумерки, и всё огромное войско постепенно замедляло ход: пора думать о лагере. И тут одна из наших военачальниц стала настаивать, чтобы мы продолжили движение. Её голос и жесты становились всё более странными. Я сделал знак, несколько воинов копьями сбили с неё глухой шлем. Под ним оказалась страшная железная маска с далеко выдающимися вперёд челюстями, напоминающими волчьи. Раздались крики, люди отпрянули от неё. Её конь взвился на дыбы. Самый храбрый из пехотинцев несколько раз с силой ударил копьём по маске и смог разбить её. Под маской было что-то искажённое, частично пожранное, невероятно неправильное. Не лицо. Даже я ощутил холодок. Мы забрались так далеко на север, что тьма начала похищать наших людей прямо в седле, при свете дня… Проклятую тварь прикончили на месте и молча закопали там, где пролилась её кровь.
Один из моих сотенных позже, уже на стоянке, с нервным смехом рассказывал, как маленькая дочь провожала его в этот поход. Она нарисовала ему странный рисунок. «И я сказал ей: милая, а ты не боишься накликать беду? Ты нарисовала меня с зашитым ртом. Вдруг мне и правда его зашьют?». Он посмеивался, но ему было очень не по себе. Я взял из его рук сложенный в несколько раз листок и развернул, чтобы взглянуть на рисунок. О небо. Нужно было быть безумцем, чтобы волноваться о кривых стежках, стянувших губы нарисованного «папочки». У человека на рисунке было три пары сумасшедших счастливых паучьих глаз, и в них отражался нездешний огонь. Пророчества не лгали, мы обречены! Остался ли здесь хоть кто-то в здравом…
Один из моих сотенных позже, уже на стоянке, с нервным смехом рассказывал, как маленькая дочь провожала его в этот поход. Она нарисовала ему странный рисунок. «И я сказал ей: милая, а ты не боишься накликать беду? Ты нарисовала меня с зашитым ртом. Вдруг мне и правда его зашьют?». Он посмеивался, но ему было очень не по себе. Я взял из его рук сложенный в несколько раз листок и развернул, чтобы взглянуть на рисунок. О небо. Нужно было быть безумцем, чтобы волноваться о кривых стежках, стянувших губы нарисованного «папочки». У человека на рисунке было три пары сумасшедших счастливых паучьих глаз, и в них отражался нездешний огонь. Пророчества не лгали, мы обречены! Остался ли здесь хоть кто-то в здравом…
четверг, 18 февраля 2016
in articulo mortis
Когда я вернулась в общежитие, перестановку успели закончить. Я спросила, где моя кровать, и одна из девчонок ответила, что теперь я буду спать в чуланчике на диване. В раздумьях (стоит ли затевать ссору) я зашла в чуланчик, который оказался вполне нормальной небольшой комнаткой. Там было темновато, а ещё туда втиснули целых четыре кровати, но в целом жить было очень даже можно. Настроение у меня поднялось. Подружка сказала, что три кровати ещё не заняты, и я выбрала большую развалюху у окна. Можно будет смотреть на звёзды.
Работы на следующий вечер было много: наш магазин как раз открывался. Старший продавец спросил меня, видна ли фальшь в их улыбках, и я сказала, что точно по госту, допустимая концентрация. Все ужасно нервничали. Продавец из кондитерского отдела, накладывая торт в контейнер для покупателя, раскрошил кусочек прямо на глазах у комиссии. Да нормально у нас всё будет, вот увидите. Кто обходился без пары мелких замечаний в начале работы?
Работы на следующий вечер было много: наш магазин как раз открывался. Старший продавец спросил меня, видна ли фальшь в их улыбках, и я сказала, что точно по госту, допустимая концентрация. Все ужасно нервничали. Продавец из кондитерского отдела, накладывая торт в контейнер для покупателя, раскрошил кусочек прямо на глазах у комиссии. Да нормально у нас всё будет, вот увидите. Кто обходился без пары мелких замечаний в начале работы?
09:31
Доступ к записи ограничен
in articulo mortis
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
вторник, 15 декабря 2015
in articulo mortis
Я открыл дверь совсем недавно. Как-то само собой получилось, и я отнёсся к этому без малейшего удивления, хотя никто не рассказывал мне о существовании жуткого кипучего междумирья, в которое слишком легко попасть. Сразу за моей дверью начинались лабиринты, и многочисленные некто ходили, крались и ползали буквально за следующим поворотом, но я пока не был готов встретиться с ними. На всякий случай я придумал замочную скважину и ключ — достаточно надёжные и не слишком сложные, чтобы не привлекать любопытных.
Девушка, к которой меня позвали, была мне немного знакома. Теперь она умирала, и я должен был помочь ей или произнести напутствие. Вместо этого я только поторопил её — умирай быстрее, твой поезд уходит. Прозрачный подрагивающий паровоз стоял у её порога, видимый только для умирающей и для меня, и давал один беззвучный гудок за другим. Девушка отбросила колебания и бросилась за порог, оставив бесполезное тело позади. Я вышел следом, чтобы посмотреть, успела ли она сесть на поезд. Но улочка была совершенно пуста, безлюдная дорога тянулась до самых холмов и дальше, за горизонт, и на ней не было ни малейшего движения. Я пожал плечами и пошёл домой. Я не просто не чувствовал горя — я не видел в нём никакого смысла. Я знал, что скоро встречу её в междумирье и даже смогу узнать её посмертную судьбу, если захочу.
Вернувшись домой, я закрыл огромные ржавые ворота, такие высокие, что голова кружилась, стоило посмотреть вверх. Заглянул в древнее святилище. Плиты растрескались, всё поросло мхом и травой, потому что за ним давно никто не присматривал, кроме меня. Каменный лев молча кивнул мне, а потом с грустью сказал, что я слишком мал для своей судьбы; ему невыносима мысль о том, что сердце моё разобьётся. Я беззаботно ответил, что не ищу другой участи, но вековечная печаль и память об иных временах, разбуженная голосом льва, надолго поселились с моей душе.
Девушка, к которой меня позвали, была мне немного знакома. Теперь она умирала, и я должен был помочь ей или произнести напутствие. Вместо этого я только поторопил её — умирай быстрее, твой поезд уходит. Прозрачный подрагивающий паровоз стоял у её порога, видимый только для умирающей и для меня, и давал один беззвучный гудок за другим. Девушка отбросила колебания и бросилась за порог, оставив бесполезное тело позади. Я вышел следом, чтобы посмотреть, успела ли она сесть на поезд. Но улочка была совершенно пуста, безлюдная дорога тянулась до самых холмов и дальше, за горизонт, и на ней не было ни малейшего движения. Я пожал плечами и пошёл домой. Я не просто не чувствовал горя — я не видел в нём никакого смысла. Я знал, что скоро встречу её в междумирье и даже смогу узнать её посмертную судьбу, если захочу.
Вернувшись домой, я закрыл огромные ржавые ворота, такие высокие, что голова кружилась, стоило посмотреть вверх. Заглянул в древнее святилище. Плиты растрескались, всё поросло мхом и травой, потому что за ним давно никто не присматривал, кроме меня. Каменный лев молча кивнул мне, а потом с грустью сказал, что я слишком мал для своей судьбы; ему невыносима мысль о том, что сердце моё разобьётся. Я беззаботно ответил, что не ищу другой участи, но вековечная печаль и память об иных временах, разбуженная голосом льва, надолго поселились с моей душе.
вторник, 20 октября 2015
in articulo mortis
Я откололась от группы и ушла далеко в сторону. Горы были настолько красивы, что мне хотелось полюбоваться ими в тишине. В середине дня я решила устроить привал у неглубокой прозрачной реки и вдруг увидела прекрасное озеро на другом её береге. Почему-то действуя очень торжественно, будто совершая некий обряд, я сняла рюкзак и тёплую куртку, вынула из карманов все мелкие предметы и аккуратно сложила на землю, разулась и сняла носки. Последней вынула зубную щётку и воткнула её в кучку рыхлого подтаявшего снега (мне казалось, что это забавно). Потом я осторожно вошла в воду. Течение было несильное, вода, вопреки ожиданиям, только прохладная, а не ледяная. Сделав первый шаг, я даже немного помедлила, разглядывая узорчатое дно, покрытое мелкими камешками. Второй шаг я сделала в ледяной воде и моментально продрогла. Заторопилась, сделала третий — и меня ожгло таким холодом, что, кажется, выморозило не только кости, но и дух. Я выскочила на берег и, не успев отдышаться, засмотрелась на озеро. Оно было голубое, светлое, как бирюза, и настолько прекрасное, что его красота как будто светилась изнутри. Это зрелище стоило не только дня пути — всей жизни.
Медленно осознавая необычность происходящего, я обернулась. Позади меня стеной стояли отвесные скалы, и в них были вырезаны престолы богов и богинь, уходящие ввысь так далеко, что не хватало не столько зрения, сколько разума, чтобы осознать их масштаб. И они сами были там. Неподвижные, бесконечно древние, непостижимые. От их молчания звенело в ушах. Я смотрела на фигуры Высокого, Равновысокого и Третьего, сидящие в центре, и в голове у меня была сияющая пустота. Душа занималась просто от их присутствия. Высокий заговорил, но его слова звучали где-то далеко надо мной и доносились только смутным эхом. Я уловила, что мне нельзя здесь оставаться, нужно перейти реку вспять и вернуться «к живым, которые идут за тобой». В таком же лёгком, взвешенном состоянии я радостно повиновалась, потрясённая всей увиденной красотой.
Только на другом берегу реки я начала осознавать, что это было.
Медленно осознавая необычность происходящего, я обернулась. Позади меня стеной стояли отвесные скалы, и в них были вырезаны престолы богов и богинь, уходящие ввысь так далеко, что не хватало не столько зрения, сколько разума, чтобы осознать их масштаб. И они сами были там. Неподвижные, бесконечно древние, непостижимые. От их молчания звенело в ушах. Я смотрела на фигуры Высокого, Равновысокого и Третьего, сидящие в центре, и в голове у меня была сияющая пустота. Душа занималась просто от их присутствия. Высокий заговорил, но его слова звучали где-то далеко надо мной и доносились только смутным эхом. Я уловила, что мне нельзя здесь оставаться, нужно перейти реку вспять и вернуться «к живым, которые идут за тобой». В таком же лёгком, взвешенном состоянии я радостно повиновалась, потрясённая всей увиденной красотой.
Только на другом берегу реки я начала осознавать, что это было.
воскресенье, 16 августа 2015
in articulo mortis
«Прочитай эту статью моим родителям», — сказала она, отдавая мне журнал. Я не удивилась. Её отношения с родителями были достаточно плохими, чтобы пытаться выговориться в статье, не глядя им в глаза. Огромный особняк был тёмным и угрюмым, видимо, все уже спали. Я пробиралась по узким коридорам, прошла через роскошную картинную галерею, где в позолоченных рамах висели фанарты от профессиональных художников, через гардероб и столовую. В гостиной горело несколько свечей, и в их тусклом свете я увидела хозяев дома и некоторых слуг. «Ваша дочь просила меня прочитать вам эту статью», — сказала я им и, дождавшись кивка хозяина, начала читать. Я запнулась на первом же предложении, попробовала продолжить, но следующие несколько фраз тоже были абсолютно нечитаемыми. Это был просто набор слов, в котором при всём желании невозможно было увидеть какой-то смысл. «Простите, я не могу читать. Это какая-то шизофазия», — я отдала журнал хозяйке и направилась к двери. Пусть сами разбираются. У выхода меня догнал хозяин и взял под локоток. «Дорогая, — сказал этот лощёный джентльмен в дорогом костюме. — Я понимаю, вы молоды и цепляетесь за любую возможность быть замеченной, однако вам следует поработать над своим стилем. Я не в обиде на вашу мистификацию…». «Неужели вы не понимаете? Это не моя статья!» — ответила я и вышла из дома. Светало. В зябких сумерках я быстро нашла нужную улицу и подошла к калитке монастыря, в котором остановилась моя группа. Наверное, все ещё нежатся в постельках, пока я бегаю по непонятным поручениям. Но нет, на заборе сидели несколько парней из наших и курили. «Ну, как прошло?» — спросил один из них. Я пожала плечами.
in articulo mortis
Глип лежал у входа, положив морду с крепко зажмуренными глазами на крыльцо. Я постаралась пройти мимо побыстрее, чтобы не расстраиваться видом мёртвой собаки. И вдруг он открыл глаза, вскочил и принялся бегать вокруг меня, бешено виляя хвостом и всячески выражая радость. Я тоже обрадовалась, что он живой. Вынесла ему еды и увидела по его аппетиту, что он очень голодный. Однако сколько бы я его ни звала, он ни разу не отозвался на своё имя. Это не моя собака, подумала я. Это вообще не собака, это нечто, притворяющееся моим псом.